– Цигель-цигель ай-лю-лю! – Ай-лю-лю потом. «Он улетел, но обещал вернуться. Милый!» «Выезжаю с докладом в Новохаперск. К обеду не жди. Целую. Твой суслик» Ну, в общем «мужчина – это такой странный предмет, если он ещё есть, то его сразу нет». И не то чтоб он тебя бросает, не то чтоб не хочет проводить с тобой время, не то чтоб его нет совсем. Наоборот. Он всегда где-то поблизости, буквально тут рядом, «на территории», «на районе» и уж, конечно, «на связи». Он прилагает усилия, чтобы закрепить тебя за собой, убедиться в том, что ты сидишь «на базе», и когда тебя уже можно не пасти, у него появляется какая-то бесконечная череда дел, забот, необходимости переговорить, утрясти, взять где-то и отвезти куда-то какую-нибудь бумажку, или стройматериалы, или встретить в аэропорту одного и проводить на вокзал другого… И уж потом, ночью, вернуться и спросить, что у нас на ужин. Полазить в холодильнике, погреметь кастрюлями и сказать: «Ладно, разогрей, только не сожги, как ты это умеешь, я тебя умоляю».
А что по программе в полпервого? А по «НТВ»? В два ночи очень хороший фильм. Прекрасно! Давно хотел посмотреть. Ты чё, спать собираешься? Принеси пикули с балкона. Да не холодно там, говорю, я только что с улицы! Сегодня сидели в одном новом кабаке… Что? Ты про него слышала? Ходили уже? С кем? А-а-а… И будильник надо поставить на 8, я утром встречаюсь с одним, которому давно обещал…
В детстве у меня не было возможности наблюдать мужчин в домашних условиях. В школе мне это почему-то было не интересно. А когда однажды в пятом классе я пришла к школьной подруге домой и обнаружила у неё на кухне какого-то мужика, то очень удивилась. И спросила: «Кто это?»
– Папа, – сказала подруга.
– Он болеет? – спросила я.
– Нет! – ужаснулась подруга.
– У него выходной? – предположила я.
– Он с работы пришёл. Он всегда приходит в это время.
– Раньше мамы? Когда на улице ещё светло?
Это было невероятно. Это до сих пор даёт мне надежду, что где-то есть папы, которые хоть иногда приходят домой, когда ещё светло, и никуда не собираются потом уходить, а просто разговаривают с детьми, шутят с жёнами и в чём-то им помогают, смотрят фильмы и футбол, иногда запекают мясо в духовке, и вообще живут дома. Удивительно.
Впервые я столкнулась с мужским обществом и особенностями его поведения в природе только в университете. И там с недоумением и благоговением стала наблюдать, как время от времени мои однокурсники, переглянувшись, встают и покидают аудиторию молчаливой толпой. Какими значительными они были в этот момент! Каким загадочным казался мне каждый их уход, их мужская автономия, их закрытость! Что они делали там, о чём говорили, когда стояли особняком в фойе? Ради чего то и дело нарывались на замечания преподавателей, опаздывая на занятия после перемены, подчёркивая свою независимость? Ответы на все эти вопросы казались мне очевидными: они же мужчины! И я к ним не приближалась. То есть не делала этого специально. А когда, наконец, случайно услышала, О ЧЁМ они говорят и ради чего терзают нервы лекторам, – это было открытие века. Оказывается, какие это глупости, какие ерундовые разговорчики, тупые подколки, пошлые и несмешные анекдоты, молчание, сигаретки, плевки, карты, мат, обмен поджопниками! Стало очевидно, что самой интересной частью их общения друг с другом был именно этот коллективный уход от девчонок, демонстрирующий независимость и их мужскую корпоративную солидарность. Оказалось, что когда они доходили до курилки, они там ПРОСТО КУРИЛИ и готовились к тому, чтобы вернуться к нам с таким же значительным видом. Зачем напускать на себя такой вид, когда идёшь просто покурить и послушать сплетни, для меня до сих пор загадка. Наверное, это что-то связанное с самоутверждением и повышением самооценки, но я могу только предполагать, ведь не спросишь: «Зачем ты рассуждаешь о неприкосновенности права на общение с друзьями, собираясь пойти выпить?» Но «пойти выпить» – это самое понятное во всех этих бесконечных движениях, называемых «делами».
У всех есть мужья, мужчины, «отношения», парни, но в то же время все они какие-то настолько виртуальные, что порой удивляешься, откуда столько детей на улицах. Мужчины все где-то «на проводе» и «у аппарата», «в командировке», «на работе», «уехал» и «щас придёт». Магазины, поликлиники, кафешки и рестораны полны женщинами, сидящими без мужчин, и мужчинами, сидящими без женщин. Или с женщинами, но не со своими, а так, с некими, скажем, независимыми. «Свои» ведь не для того, чтобы по ресторанам их водить.
– Алё, я тут сижу в очереди, передо мной ещё две, меня тошнит, можешь приехать?.. Ну ещё минут 15–20. Нет? А когда? Через час? Ладно, сама доберусь. Аккуратно? Хорошо, буду аккуратно. Хорошо, позвоню.
Не может. У него машина, кресла с подогревом, скорость и комфорт, а его беременная жена будет «аккуратно» ловить жигулёвое трясущееся такси.
Иногда мне кажется, что в них действует какая-то программа, не позволяющая им вернуться домой из «своей жизни» раньше определённого времени, пока светло… Это просто невозможно, пока не закончится всё, что происходит в мире, пока ещё можно участвовать – надо участвовать. Яркое подтверждение этой теории – поведение моего сына, который просто не состоянии придти с улицы сам.
Каждый раз, когда он собирается гулять, у нас с ним происходит следующий разговор:
– Как только начнёт темнеть – возвращайся.
– Нет, я пойду к Омару.
– Хорошо. Только приходи сам. Не жди, что я начну тебя там искать.
– Ладно.
– Придёшь? Я не хочу больше бегать по всему двору и кричать…
– Да приду, сказал.
Не приходит. Примерно после сорокового раза, когда он мне твёрдо обещал «придти сам» и ни разу этого не сделал, я перестала возмущаться и решила провести эксперимент: не загонять его домой, как бы поздно ни было, и ждать. «Когда-то же он должен вернуться», – думала я, как мне казалось, логично. Нет. В одиннадцать ночи я вышла во двор. Было тихо. И только Гасик, сидя на корточках, бил одной деревяшкой по другой деревяшке. «Сынок, – сказала я, – посмотри, какая ночь. Неужели ты не хочешь есть? И не устал? Никто ведь уже не гуляет! Все спят!» «Нет, не все», – ответил он и показал на группу ребят, пьющих пиво в беседке. Ясно. Он не мог уйти, не убедившись, что уже абсолютно все движения во дворе закончились. Вот если б он действительно оказался последним, то со спокойной душой, уже не боясь ничего пропустить, пошёл бы домой и запросил бы тарелку супа. Я поспешила. Но ведь ему только шесть.
Что уж говорить о старших. Которые всегда где-то та-а-ам, в каких-то авангардах и даже аванпостах, погружённые в решение глобальных вопросов, в воплощение в жизнь грандиозных идей, очень реальных и очень конкретных, которые вроде как и обеспечивают прогресс, поворачивают историю и создают добавленную стоимость. «Вы, женщины, фантазёрки, живёте в выдуманном мире, где главное – ваши эмоции. Чувства! Сопли, вопли… А мы, мужики, реалисты, обеими ногами стоим не земле, и не только стоим, но и крутим её, эту землю, пока вы витаете в облаках». Я даже готова с этим согласиться, только хочу понять, неужели все эти великие дела нельзя делать в рабочее время? Получается, что про нас, мечтательниц, заключённых в свой эмоциональный мир, всегда известно, где мы и чем занимаемся. Наш выдуманный мир находится внутри нас, а сами мы находимся дома. В то время как реалисты мужчины, живущие разумом в конкретном жёстком мире, на самом деле всегда как бы неизвестно где.
Вот только что был, сидел спокойно в спортивных штанах, обгладывал косточку – и вот уже сорвался, курку натягивает, ключами гремит… И пошёл, и помчался, рассекая пространство. Куда? Зачем? Как мои однокурсники, чтобы почувствовать себя «на движениях», в гуще событий? Чтобы быть где-то ещё…
Есть только один человек, встречая которого в десять минут седьмого, можно быть уверенным – идёт домой. Пик-пик-пик – шесть! Всё! Встал, собрался, контору запер и домой. И симпатичный, и умный, и востребованный, ан нет – домой и всё тут! Восхищаюсь! Уважаю! Завидую домочадцам. Но это именно то исключение, которое правило только подтверждает. Подавляющее большинство мужчин в одиннадцать НОЧИ вдруг смутно начинают ощущать, что жизнь только начинается и что где-то и (о ужас!!!) без них вечер перестаёт быть томным. В два они ещё верят, что предчувствия их не обманули, в три спрашивают друг друга: «Чё, по домам?» и не расходятся.
– А потом мы поехали на море…
– На море? Сейчас февраль.
– Ну, мы ж не купаться поехали.
– А зачем?
– Тсс! Тихо! Так надо…
И это никогда не кончается. Они не умеют ходить домой, даже когда идти больше некуда. И это не значит, что они не любят своих жён и своих детей, просто им всегда нужно что-то ещё. Новые территории, новые ощущения, новые… э-э… завоевания…
«Пока нет твоей любви, мне всегда будет хотеться чего-то ещё», – пел Гребенщиков. И обманывал. Как только у тебя будет моя любовь, тебе сразу станет нужно что-то ещё.
Сыну я говорю так: «Это не сложно. Ты уже когда увидишь, что темнеет, что дети начинают расходиться, – ты не ищи больше ничего, ни за кем не заходи, не играй один – ты просто иди ко мне, иди домой». Иногда срабатывает, и тогда он рад, что оказался дома и у него есть время на поплавать в ванной, на поесть долго и смачно и ещё на посмотреть кино и на поцеловаться со мной…
Но мужчине я так сказать не могу, я же умная. Могу только сказать, что скучаю. Засыпаю одна и скучаю даже во сне.
